Штрафбат Его Императорского Величества. «Попаданец - Страница 64

- Подождите, Иван Андреевич! - Бенкендорф повысил голос, привлекая внимание разгневанного генерала. - Вдруг мы неправильно поняли намеренья этих милейших людей?

- Что здесь непонятного?

- Но как же? - Александр Христофорович показал на затаивших дыхание злоумышленников. - Посмотрите на их честные лица!

- Рожи…

- Пусть рожи. Но там легко читается искреннее желание послужить государю и Отечеству в штрафных батальонах. Более того, я уверен, что и деньги им были нужны исключительно для приобретения ружей и амуниции. Подумайте, Иван Андреевич, откуда штафиркам знать о казённом обмундировании и вооружении?

- Вы считаете…

- Несомненно.

- А они…

Бенкендорф заглянул будущим штрафникам в глаза и ответил:

- Они онемели от восторга и от быстрого исполнения заветной мечты. Разве что… разве что просят подарить им по небольшому куску верёвки. На память, так сказать… Не так ли, господа штрафбаталионцы?

Фёдор с Исааком одновременно кивнули - большей синхронности и перед зеркалом не добиться.

Генерал справедливо решил, что раз уж гвардейский полковник занялся судьбой прохиндеев, то его может заинтересовать и другой вопрос:

- Александр Христофорович, я тут краем уха слышал о… хм… как бы выразиться… о довольно своеобразном отношении императора к пленным.

- Есть такое, а что?

- Не могли бы вы оказать любезность и… э-э-э…

- Забрать англичан?

- Да!

- А сами? Государь ясно дал понять - любой иностранец, вступивший на русскую землю с оружием в руках, должен быть уничтожен. Исключение составляют только сдавшиеся добровольно!

- Позвольте, Александр Христофорович, но эти тоже сдались сами.

- После того, как весь полк был уничтожен?

- Ну и что? Не вижу разницы.

Бенкендорф прищурился и медленно процедил сквозь зубы:

- А вы спросите у государя Павла Петровича, потерявшего двух сыновей в этой, заметьте, необъявленной войне… Да, спросите - есть ли разница? Или, если желаете, ответ можно найти ближе.

- Где?

- Хотя бы у него! - полковник указал на пробегавшего по двору Миньку Нечихаева. - Его отца так и не нашли?

- Нашли… - буркнул Борчугов и отвернулся. - Только ему не сказали… изрублен страшно.

- А вы говорите.

- Да, говорю! - произнёс генерал с вызовом в голосе. - То, что у мальчика погибли родители, ровным счётом ничего не меняет. Императорским распоряжением мой полк обязан принять на воспитание пятьдесят сирот, но это не значит, что я должен вырастить из них палачей!

- Под последними, надо полагать, вы подразумеваете мою дивизию. Господин генерал-майор? Хотите остаться с чистыми руками и незапятнанной репутацией? Не получится!

- Я бы попросил, господин полковник…

Бенкендорф уже не слушал. Отвернулся, бросив через плечо:

- Павел Петрович прав - высокоморальные чистоплюи погубят страну с не меньшим успехом, чем политические проститутки.

Вечер следующего дня.

Минька первый раз в жизни видел, чтобы совершенно пьяный человек не лез драться, не ругался, и не пытался пуститься в пляс. Даже песен, и тех нет. Генерал-майор Борчугов, который конечно же Его Превосходительство, а не Происходительство, даже после второго штофа остался добрым и мягким. Лишь иногда, когда крики ворон, собравшихся попировать у виселиц, становились излишне громкими, по его лицу пробегала едва заметная судорога. И улыбка превращалась в горькую усмешку.

- Привыкай, Миша…

- К чему привыкать-то, Иван Андреевич? - воспитанник получил разрешение в неофициальной обстановке обходиться без чинов, чем с охотой пользовался.

- Мир меняется, и по обыкновенной своей привычке, в худшую сторону, - Борчугов потянулся к штофу. - А привыкать нужно к тому, что завтра он станет ещё хуже.

Мишка пожал плечами, ничего не понимая. О каком ухудшении говорит командир полка, если жизнь стремительно улучшается прямо на глазах? Вот кто он был ещё два дня назад? Никто, конопатый недомерок, которому рупь цена в базарный день. А нонеча? Обут в настоящие сапоги, одет в ушитый по фигуре мундир! Парадный, правда, но подполковник Бердяга объяснил - до присяги государю о ином мечтать бесполезно. Но даже этого хватило, чтобы увидевшие Миньку соседи снимали шапки и величали Михаилом Касьяновичем. Тем более приятно слышать сие не от крепостных, а от крестьян вольных - полковник Бенкендорф своими полномочиями объявил деревню Воронино государственной собственностью. А Фёдора и Митьку Полушкиных наградил полусотней десятин из земель князя Шаховского. И дабы поименованный князь не явил претензию, выдал крепчайшую бумагу, позволяющую свободным землепашцам жаловаться прямиком канцлеру графу Ростопчину.

Не-е-е… что-то чудит Его Превосходительство! Жить стало лучше, жить стало веселей. А что англичашек повесили, так туда им, ворам, и дорога! Мамку убили, отчима убили, бабку Евстолию убили… Спаси, Господи, государя Павла Петровича!

- Не понимаешь ты меня, Миша, - продолжал Иван Андреевич. - Тебе война кажется игрой… Да, так оно и было… выигранные битвы, выигранные кампании… Мы шли в бой как на парад! Развёрнутые знамёна, барабанная дробь, флейты, ровные ряды, яркие мундиры! А что видим сейчас?

- Что? - Минька опять ничего не понял, но на всякий случай решил поддержать беседу.

- А сейчас приходим к тому, что любая война превращается в бойню. Всё в ней подчинено единственной цели - убить противника. Нет, не противника - врага. Уже нет никаких правил, никаких приличий… Да чего объяснять, сам когда-нибудь поймёшь. Ладно, хватит о грустном. Давай, Миша, выпьем!